Порог между мирами [litres] - Филип Дик

— Наверняка он спас твоего брата, найдя для него в последний момент новенькую печень. Или спас твою мать, когда уже…

— Сэндс спас сотни, тысячи людей. В том числе множество цветных, независимо от того, могли они заплатить или нет. — Помолчав, Брискин добавил: — Я знаком и с его женой Майрой, которая мне не слишком понравилась. Имел с ней дело много лет назад; одна девушка забеременела от меня, и нам требовалась помощь консультанта по абортам.

— Великолепно! — неожиданно воскликнул Хайм. — Мы можем это использовать. Девушка забеременела от тебя. Мы скажем об этом, когда тебе будут задавать вопросы борцы за бесплодие. Сразу видно, что ты предусмотрительный человек, Джим. — Хайм хлопнул рукой по лбу. — Всегда думаешь наперед.

— Осталось пять минут, — заметил Брискин.

Собрав страницы с написанной Филом Дэнвилом речью, он запихнул их в карман пиджака. Брискин до сих пор даже в жару носил темный костюм, который вместе с огненно-рыжим париком был его визитной карточкой еще в те времена, когда он изображал клоуна в телевизионных новостях.

— Если произнесешь эту речь, твоя политическая карьера закончена, — заявил Хайм. — А если…

Он не договорил. Дверь открылась, и на пороге появилась жена Хайма, Патриция.

— Прошу прощения, если помешала, — сказала она, — но ваши крики превосходно слышны снаружи.

Хайм бросил взгляд на огромный зал за спиной жены, заполненный девочками-подростками — поклонницами Брискина, юными добровольцами, прибывшими со всех концов страны, чтобы поддержать кандидата от Либерально-республиканской партии.

— Извини, — пробормотал Хайм.

Пэт вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

— Думаю, Джим прав.

Невысокая, с изящными формами — когда-то она была танцовщицей, — Пэт села в кресло и закурила.

— Если Джим будет выглядеть наивным, это пойдет ему только на пользу. — Она выпустила из бледных губ клуб серого дыма. — За ним до сих пор тянется репутация циника — в то время как он должен стать вторым Уэнделлом Уилки.

— Уилки проиграл, — заметил Хайм.

— И Джим может проиграть, — сказала Пэт, тряхнув головой, чтобы откинуть длинные волосы с глаз. — А в следующий раз выиграет. Суть в том, чтобы он представил себя ранимой и простодушной личностью, которая готова взвалить на свои плечи все страдания этого мира лишь потому, что такой уж он человек. Он ничего не может с этим поделать — и вынужден страдать. Понимаешь?

— Любительщина, — недовольно поморщившись, подытожил Хайм.

Шли секунды, камеры бездействовали, но стояли наготове. Наконец подошло время выступления. Джим Брискин сел за столик, из-за которого всегда обращался к публике. Перед ним на расстоянии вытянутой руки лежал лист с речью Фила Дэнвила. Погруженный в задумчивость, он ждал, когда телеоператоры подготовятся к записи.

Речь должна была передаваться на спутниковую ретрансляционную станцию Либерально-республиканской партии, а оттуда многократно транслироваться по всей стране. Вряд ли консервативным демократам удастся заглушить передачу — слишком силен был сигнал спутника ЛРП. Речь должна была достичь цели, несмотря на Закон Томпкина, позволявший глушить политические передачи. Одновременно будет глушиться и выступление Шварца — планировалось, что обе речи прозвучат в одно и то же время.

Напротив Брискина сидела Патриция Хайм. В операторской Джим заметил Сола, вместе с инженерами занятого проверкой качества записи.

Вдали от всех, в углу, сидел Фил Дэнвил. Никто с ним не разговаривал; в студию заходили разные люди, полностью игнорируя присутствие автора речи.

Техник кивнул Джиму, давая знак, что пора начинать.

— В наше время, — сказал в камеру Джим, — стало весьма популярным высмеивать старые планы колонизации планет. Как люди могли быть столь неразумны, пытаясь жить в совершенно нечеловеческих условиях… в мире, никогда не предназначавшемся для гомо сапиенс? В течение десятков лет они старались приспособить чуждую среду обитания к своим потребностям и… естественно, потерпели фиаско. — Он говорил медленно, взвешивая каждое слово, поскольку знал, что внимание слушателей сосредоточено на нем, и решил это использовать. — Так что теперь мы ищем готовую для нас планету, вторую Венеру, то есть планету, какой Венера никогда не была. Такую, какой мы надеялись ее увидеть, — покрытую буйной растительностью, влажную и зеленую. Словом, рай, который только нас и ждет.

Патриция Хайм задумчиво курила сигару «Эль Продукто Альто», ни на мгновение не спуская глаз с выступающего.

— Что ж, — продолжал Джим Брискин, — мы никогда ничего подобного не найдем. А даже если и найдем, то будет уже поздно — планета окажется слишком маленькой и слишком далекой. Вторую Венеру нам придется создавать самим. Можно смеяться до упаду над Бруно Мини, но факт остается фактом: он прав.

Сол Хайм с тоской наблюдал из операторской за Брискином. Надо же, все-таки Джим это сделал. Поддержал давно заброшенный проект Бруно Мини по преобразованию среды на других планетах. Безумие вернулось.

Камера отключилась.

Повернув голову, Джим Брискин перехватил взгляд Сола Хайма. Передача была прервана по распоряжению Сола.

— Не собираешься дать мне договорить? — спросил Джим.

— Нет, черт побери! — загремел в громкоговорителях голос Сола.

— Ты должен, он же кандидат, — бросила Пэт, вставая. — Если он сам хочет с собой покончить…

— Если ты снова его отключишь, — хрипло проговорил Дэнвил, тоже вставая, — я обо всем расскажу публично. Расскажу, что ты им пользуешься как марионеткой!

Он решительно направился к выходу. В серьезности его намерений можно было не сомневаться.

— Лучше включи, Сол. Они правы — ты должен позволить мне говорить, — вмешался Брискин. Он не чувствовал злости, лишь раздражение. Ему хотелось только одного — закончить свою речь. — Ну же, Сол, — тихо сказал он. — Я жду.

В операторской члены партии начали совещаться с Солом Хаймом.

— Он сдастся, — сказала Пэт Джиму Брискину. — Я знаю Сола.

Лицо ее не выражало никаких эмоций. Ситуация Патриции не нравилась, но она старалась этого не показывать.

— Ты права, — кивнул Джим.

— Но ты просмотришь запись, Джим? — спросила она. — Ради Сола. Чтобы быть уверенным, что ты сказал именно то, что хотел.

— Само собой, — ответил Джим. Он все равно собирался это сделать.

Из громкоговорителя раздался голос Сола Хайма:

— Черт бы тебя побрал, черномазый!

Джим Брискин, скрестив руки на груди, улыбался.

Красный огонек главной камеры вспыхнул снова.